[ПорТокоЛаДа]

За стеклянными дверями...
(сказка для взрослых ибо детям она покажется ужасно скучной)
много букав но оно того стоит...


Знакомые, даже дети знакомых, называли ее просто Альбиной.
Это была крупной комплекции женщина с волосами, выкрашенными в насыщенный медный цвет. Альбине не повезло в жизни. Она была одинока, как перст: ни мужа, ни детей, ни даже близких родственников . К сорока годам у нее квартиры, и той не было.
Пострадала она оттого, что в молодости по уши влюбилась в начальника одного учреждения, человека семейного, лысого, в делах, порочащих его репутацию, не замеченного. Как и следует, такого начальника с повышением передвигали с одной службы на другую. И Альбина тупо и покорно увольнялась с прежней работы и, как овца, тащилась вслед за любимым на новую. Бухгалтерша с кристально- прозрачной душой трехлетнего ребенка и умением со скоростью калькулятора умножать и делить в уме шестизначные числа требовалась везде.
Кончилось тем, что у жены начальника заболел желчный пузырь. И начальник – с повышением – уехал на работу в курортный город. А Альбина осталась навсегда в последнем учреждении, которое покинул ее возлюбленный. И даже, наконец, встала в очередь на квартиру.
Она вдруг страстно замечтала о собственном уголке. Хотя бы подселенкой куда-нибудь, и то ладно. Иногда на работе, забывшись, рисовала на обороте испорченной
ведомости обстановку своей будущей квартирки. Выходило ничего себе, уютненько. Потом, спохватившись, оглядывалась на товарок, багровела и рвала бумагу в мелкие кусочки.
Альбина уже прикупила кой-какие вещицы: шкапчик-посудницу, абажур в виде тарелки, пестренькую ковровую дорожку и чайный сервиз на 24 персоны с двумя дюжинами мельхиоровых ложечек.
Переселяясь с квартиры на квартиру, Альбина бегала к телефону-автомату и вызывала фургон "Перевозка мебели населению". Потом страшно суетилась и металась, мешая грузчику, который этот шкапчик мог перенести под мышкой, но искусно пыхтел и отдувался. И Альбина давала очень большие чаевые, потому что не знала, сколько нужно давать.
Сначала она жила у бабки, у которой без всякого присмотра росла внучка пяти лет. Ее родители уехали на Север. Впервые Альбина пришла сюда, чтобы, как водится, договориться о твердой цене, о том, где ей удобнее расставить свою "мебель". На все, что говорила Альбина, бабка клевала алым носом и бормотала: "Карахтер у меня хороший, мягкий, поселяйся". Когда она повторила это пятнадцать раз, а под конец пошатнулась, до Альбины дошло, что хозяйка вдрызг пьяна.
Бабка оказалась компанейским человеком. По вечерам она вкусно пила чай вприкуску, разбавляя его содержимым из шкалика, и всегда приглашала Альбину "на граммульку":
– Айда! Айда ко мне, чо ты? Выпьем, посидим... Айда.
Но не бабка запомнилась Альбине – бабкина внучка.



Она разорвала все свои платьица и бегала по комнатам в одних трусиках, худенькая, плосковатая, удивительно пропорционально сложенная, детской грацией своей напоминающая Маугли. На смуглом личике поблескивали смышленые черные глаза.
Альбина поделилась с девочкой: – Ты похожа на Маугли
– Не обзывайся, а то как дам! – хрипло крикнула девочка, сжимая кулаки.– Уходи отсюда, я тебя не звала.
Но Альбина, вместо того, чтобы испугаться и убежать, ласковым низким голосом пробурлила, что Маугли – это такой человеческий детеныш, воспитанный в джунглях дикими зверями. Это понравилось девочке. И еще понравилось, как Альбина просто объяснила, что ей некуда идти. Совсем некуда. Разве только в общежитие, где молоденькие девчата по вечерам бегают на танцы и в кино... Так и быть, Маугли разрешила остаться.
И они крепко сдружились.
Вечерами Алъбина, наваливаясь на стол так, что из выреза халата буграми лезла пышная белая грудь, почти засовывая под настольную лампу большую лохматую голову, сопя, вырезала из картона голеньких кукленков. Рисовала платьишки к ним и раскрашивала фломастерами, утащенными с работы. Маугли сидела рядышком и внимательно следила за пухлыми, в расплывчатых веснушках, Альбиниными руками , и тоже посапывала носом от усердия.
Альбина поднимала голову и с умилением видела, как у забывшейся девочки к вздернутой, как у зверька, верхней губке течет по бороздке нежно-зеленая сопелька, и когда нос шмыгал, эта сопелька юрко, как мышка, ныряла обратно в свою дырочку, где ей и полагалось находиться.
Альбина, не выдержав наплыва смутных чувств, бросала фломастер и порывисто втискивала в мягкую грудь щуплую Маугли. Господи, в душе-то она сознавала, что создана быть матерью, по крайней мере, дюжины детишек . И еще бы ее осталось.
Зарплата у нее, сами понимаете, была не ахти минус сорок рэ за квартиру. Она при всем желании не могла дарить своей Маугли дорогих игрушек. Но, приходя с работы, часто высыпала на стол из сумки горку трехкопеечных надувных шариков, купленных в киоске по дороге домой. Пока это были темные сморщенные резиновые тряпочки, но вот Альбина брала их и, сопя и багровея так, что выпученные глаза у нее наливались кровью, дула, дула, дула – и тряпочки на глазах превращались в огромные, точно стеклянные, шары. Они неподвижно висели под потолком. Маугли визжала , ловила их за хвостики-ниточки и носилась за ними по всей квартире.



Когда и это надоедало, маленький деспот заставлял Альбину играть с ней в жмурки или догонялки.

-За стеклянными дверями
Сидит мишка с пирогами.
"Здравствуй, Мишенька-дружок,
Сколько стоит пирожок?"
"Пирожок-то стоит три,
А водить-то будешь ты!!!"

Альбина, сотрясая мебель в комнате, слонихой топоча в гигантских спадающих шлепанцах, гонялась за удиравшей во все лопатки Маугли. А пьяненькая бабка, стоя в дверях, плакала со смеха: "0хти-и мне, батюшки!".
Скоро приехали с Севера родители девочки, и Альбину попросили очистить метры (на время отъезда Маугли вероломно увезли на дачу, так как она с ревом требовала сделать Альбину членом их семьи).
После этого Альбина по объявлению попала к дядьке-хохлу, высокому, толстому, с висячими щеками, они тряслись при каждом его шаге. Вместо "г" он говорил "х ', вместо “е”- “э”, а вместо "в" – "у". Он жил в четырехкомнатной квартире и одну комнату, поменьше, выделил Альбине.
В отсутствие хозяина она сразу устроила постирушку. День был солнечный и ветреный, и она вынесла белье на балкон. Там были протянуты какие-то проводочки, и она, не долго думая, развесила белье на них. Весь день Альбинины лифчики и трусики сохли, хлопая на ветру.А вечером хозяин разъяренно ворвался к обомлевшей Альбине, потрясал ее скомканным полувысохшим бельем и кричал:
- Но, Альбина Лексевна, вы же испортили антенны! Неужели вам лень купить бельевую в е р е у к у и развесить на ней свои п л а у к и ?!
Он выбежал, хлопнув дверью, а Альбина шлепнулась на кровать и заревела белугой. Выплакавшись, она села и стала вздыхая думать, что хозяин, крича и топоча ногами, не переставал бросать взгляды на ее толстые бугристые колени, которые она безуспешно пыталась спрятать под халатом. Да и размер Альбининых трусиков явно впечатлил его.
На следующее утро на кухне хозяин говорил убедительно:
– Альбина Лексевна! Я живой человек и вижу: вам требуется человеческая и материальная помощь, и я готов вам ее оказывать. Это при условии, что вы станете моей сожительницей. А в дальнейшем можно зарегистрировать брак!
Перетрусившая Альбина в тот же день удрала, несмотря на то, что у нее было уплачено вперед, и ночевала у задушевной подруги Аннушки. Аннушка сама едва помещалась в двенадцатиметровой комнате с дочерью, зятем и двумя внучатами.